Вероника Мелан - Чейзер [litres]
По дороге шурша прокатились высохшие листья.
Лайза сдавила руль Миража до боли в пальцах; сенсор, наверное, до сих пор настроен на узнавание ее лица, а в спальне так и висит картина с синими и желтыми линиями. Вспомнился собственный звенящий смех, когда ее несли по лестнице наверх, запах попкорна, декоративная ветка в вазе, шкворчание утренней яичницы на плите…
— А тебе идет фартук!
— Мне много чего идет, принцесса.
Его зачесанные назад волосы, чуть отросшая щетина, стекающий с краешков щипцов жир — ими он переворачивал бекон.
Боль в груди сделалась невыносимой.
Зачем она приехала сюда? Утонуть в сковывающей протяжной горечи?
Завести бы мотор и уехать, но руки не шевелились, а глаза продолжали смотреть на замерший в безмолвии дом.
* * *— Зачем вы приехали сюда? Как нашли мой дом?
— Мне ваш адрес дала подруга. Поверьте, она долго сопротивлялась, но я настояла.
Шевелюра доктора в свете ламп прихожей отливала рыжиной, глаза смотрели укоризненно, но голос звучал мягко.
— Проходите. Напою вас чаем.
Разговор не клеился.
Чай пах жасмином, Лайза пила его медленно и, несмотря на ощущение дискомфорта, не хотела уходить.
— Вы говорите, что я получила множественные переломы. В том числе черепа. Как вы залечили их?
Он долго и внимательно смотрел на нее, сидел, уперев локти в колени; к своему чаю так и не притронулся.
— Я хороший доктор. Вам будет достаточно этого знать.
— Но прямо там? На обочине? Как…
Мягкая улыбка так и не выдала секреты. Стало ясно: настаивать бесполезно.
— А мой мотоцикл?
— Его, к сожалению, починить не удалось. Детали увезли на свалку.
Она кивнула. Какое-то время смотрела на плавающие на дне чашки чаинки, затем перевела взгляд на палас: у кресла лежал черный с синей полоской носок. Лайза сделала вид, что не заметила его.
— Он сразу позвал вас, да?
— Да.
— Потому что только вы могли помочь?
Скромно разведенные в сторону руки, мол, наверное, да.
— А печать?
Доктор вздохнул.
— Зачем вам детали? Не надо, не копайтесь теперь. Ни к чему.
А что ей еще делать? Чем еще жить, как ни осколками прошлого, и прижиматься хоть к какой-то цепочке, ведущей к Маку. Пусть вот так, косвенно.
— Я не могу не копаться, понимаете?
— Я понимаю. — Он действительно понимал. В глазах редкого цвета — цвета настоянного виски — проглядывало сочувствие. — Но вам нужно двигаться вперед — не назад.
— А куда вперед? Куда?
Ее вопрос остался без ответа.
Уже у двери она хотела было попросить: «Вы передайте ему, что я заходила… Что… Не забыла, помню…», — но не стала.
Так и ушла, тихо попрощавшись.
* * *(Idenline — Terrestrial gravitation)
(Idenline — At Sunset)
Буквы он заказал в мастерской. Там же купил специальный клей и инструменты: наждачную бумагу, чтобы зачистить поверхность, и спирт, чтобы обезжирить.
Облизывали резиновые бока лодки серые волны, покачивалось продавленное ботинками дно, рядом белел бок безымянной пока еще яхты.
«Скоро, моя красавица, скоро».
Он все-таки купил ее.
Сам не знал зачем и теперь проводил здесь почти все свободное время. Шеф будто чувствовал, что нужно время, и часто на работу не звал — тактично удалился с горизонта; Мак был ему благодарен.
Клей ложился ровно, сразу густел и хорошо застывал. Через несколько минут на борту появилась первая буква «М».
«Мечта».
Так она ее назвала, и мечта так и осталась мечтой.
Для них обоих.
Здесь время текло иначе: то застывало, то текло непонятно куда, то засасывало в себя и убаюкивало шепотом волн. Теперь он мог находиться только здесь, где на палубах, казалось, все еще можно увидеть мокрые следы босых ступней, где так и висел, перекинутый через подголовник лежака, купальник. Лайза сняла его в спальне, а утром забыла — он принес и положил здесь. Тогда с него, облегающего грудь, стекали капельки воды.
Мак не забыл. Ни единой детали.
Густой мазок… Промазать края, убрать излишки клея с боков, прижать к борту и, чувствуя покачивание лодки, подержать, пока не застынет.
Спустя десять минут к первой букве добавились еще две, и яхта стала носить название «Меч». На дне лежали, дожидаясь своей очереди, «А» и «Т».
Пусть будет так, как она хотела, его смеющаяся чертовка Лайза с синими, как это осеннее небо, глазами.
Закат покрыл волны нежными оттенками розового и оранжевого. Окрасился вечерним светом и бок «Мечты».
Закончив клеить, Мак с минуту смотрел на буквы, затем бросил кисточку на тряпку и вздохнул. Эту ночь он вновь проведет в каюте один, покачиваясь вместе с палубами, вторя движениям водной поверхности безымянного моря, утопая в безвременном пространстве. Вдали от мира, вдали от дома, в котором почему-то больше не мог находиться.
Закрепит лодку, посидит, посмотрит на закат, уйдет от мыслей в полную тишину. Жаль только тишина не избавляла от постоянной тягучей боли, засевшей в груди. От мыслей он уходить научился, а от нее — нет.
Ничего… Пройдет время. Не избавится, так привыкнет.
Привязанная к вертикальной лестнице лодка осталась разговаривать с волнами; на дне, завернутая в тряпку, лежала кисточка; заберет ее, когда в следующий раз поедет к берегу, и там выкинет — она свое отработала.
Поднявшись на палубу, Мак долго стоял, смотрел, как вздымаются и опускаются водные гребни, чувствовал прохладу металлических перил и высасывающую остатки тепла душевную тоску.
В этот момент «не думать» получалось плохо.
Чудесный вечер — тихий, спокойный, — изумительный закат, пропитанный солью ветерок. Прекрасный вечер для двоих. Насмешка над жизнью для одного.
* * *(Julie Zenatti — A Quoi Ca Sert)
Следующие две недели Лайза работала на износ: создавала не шедевры, но качественные проработанные дизайны, а вечерами повадилась рисовать для себя. Купила в магазине бумагу, набор разноцветных карандашей и под светом лампы, свернувшись в кресле, чиркала наброски: какие-то прорисовывала детально, какие-то оставляла в виде контуров и линий, другие и вовсе смотрелись карикатурами.
Вот они с Маком несутся по ночной дороге, и тьму рассекает мощный свет фар. На обочине указатель на Делвик, впереди ночной затянутый облаками горизонт. А вот она, смешно развалившаяся на кровати, смотрит на ту самую картину, рядом тумбочка и подносик с иглами. Тогда ее собирались колоть. Иглоукалывать.
А вот стоящий в гараже Мираж, а над ним склонился обнаженный торс Мака. Чтобы получить нужный рельеф, мышцы пришлось штриховать с особой тщательностью, от усердия Лайза даже высунула язык, и чтобы добиться достоверности, нашла и проштудировала книгу по анатомии.
